Неточные совпадения
Русская литература XIX в., которая в общем словоупотреблении была самым большим проявлением русской культуры, не была культурой в западном классическом смысле
слова, и она всегда переходила
за пределы культуры.
Странное дело, — эти почти бессмысленные
слова ребенка заставили как бы в самом Еспере Иваныче заговорить неведомый голос: ему почему-то представился с особенной ясностью этот неширокий горизонт всей видимой местности, но в которой он однако погреб себя на всю жизнь; впереди не виделось никаких новых умственных или нравственных радостей, — ничего, кроме смерти, и разве уж
за пределами ее откроется какой-нибудь мир и источник иных наслаждений; а Паша все продолжал приставать к нему с разными вопросами о видневшихся цветах из воды, о спорхнувшей целой стае диких уток, о мелькавших вдали селах и деревнях.
Содержание этих сказок я излагать здесь не буду (это завлекло бы меня, пожалуй,
за пределы моих скромных намерений), но, признаюсь откровенно, все они имели в своем основании
слово «погодить».
— Я, маменька, давно позабыл! Я только к
слову говорю: не любил меня брат, а
за что — не знаю! Уж я ли, кажется… и так и сяк, и прямо и стороной, и «голубчик» и «братец» — пятится от меня, да и шабаш! Ан Бог-то взял да невидимо к своему
пределу и приурочил!
Она пожала ему руку так дружески, так симпатично и скрылась
за деревьями. Круциферский остался. Они долго говорили. Круциферский был больше счастлив, нежели вчера несчастлив. Он вспоминал каждое
слово ее, носился мечтами бог знает где, и один образ переплетался со всеми. Везде она, она… Но мечтам его положил
предел казачок Алексея Абрамовича, пришедший звать его к нему. Утром в такое время его ни разу не требовал Негров.
Смотря на эту сильную, настойчивую борьбу с главнейшими недостатками эпохи, нельзя с сожалением не припомнить нашей литературы последнего времени, которая большею частию сражается с призраками и бросает
слова свои на воздух, которая осмеливается нападать только на то, что не простирается
за пределы какого-нибудь очень тесного кружка или что давно уже осмеяно и оставлено самим обществом.
Казалось, что именно так, хотя и без
слов, должны были петь загадочные и жалкие полулюди на заре человеческой жизни, глубоко
за пределами истории.
Все свойства, все
слова, все качества, все мысли, заимствованные из этого мира, как бы мы их ни потенцировали и ни усиливали, абсолютно непригодны для характеристики того, что стоит
за пределами этого мира.
— Если будет
предел, то и зенисся, и будет у тебя орден с энта сторона до энта сторона, а одна не поместится и тут на шее повиснет, а все церный клобук попадес, — уверял он меня напоследях, и уверял, как я теперь вижу, чрезвычайно прозорливо и обстоятельно; но тогда я его
словам не поверил и самого его счел не
за что иное, как
за гуляку, попавшего не на свое место.
Наши категории и
слова одинаково неприменимы к тому, что находится
за пределами того состояния бытия, которое породило все эти категории и вызвало к жизни эти
слова.
„Так, так! — думал он
словами и слышал их в голове. — Мать-природа ведет все твари, каждую к своему
пределу… где схватка
за жизнь, где влюбление, а исход один… Все во всем исчезает, и опять из невидимых семян ползет злак, и родится человек, и душа трепещет перед чудом вселенной!..“
В известные дни можно было всегда достать билеты даже и у барышников не
за разбойнические цены.
Словом, тогда"улица", толпа так не царила: все держалось в известных
пределах, да и требования были иные.
«Тут мой
предел!» — подумал Ермий и остановился, но Памфалон взял свою скоморошью епанчу, махнул ею и враз стер это
слово на всем огромном пространстве, и Ермий тотчас увидал себя в несказанном свете и почувствовал, что он летит на высоте, держась рука
за руку с Памфалоном, и оба беседуют.
«Рассмотрев дело русского подданного Николая Савина, именующего себя маркизом Сансаком де Траверсе и французской гражданки Мадлен де Межен, обвиняемых: первый в проживании под чужим именем и оба в оскорблении на
словах и в действии полицейских властей и в неповиновении сим властям, — брюссельский суд исправительной полиции определил: Николая Савина подвергнуть заключению в тюрьме сроком на семь месяцев и штрафу в пятьсот франков, а Мадлен де Межен подвергнуть тюремному заключению на два месяца и штрафу в двести франков, обоих же по отбытии наказания отвезти
за границу, с запрещением возвращения и проживания в
пределах Бельгийского королевства в продолжение одного года.
Одно
слово, одно твое желание — и я спешу исполнить его, хотя бы стоило мне то жизни, хотя б я должен купить твое благополучие муками в здешнем мире и
за пределами гроба.
По
словам очевидца-иностранца, вся Вена нравственно преобразилась с приездом Суворова. О нем только было и речи: его оригинальность, жесты,
слова разбирались в мельчайших подробностях, перетолковывались, извращались
за пределы вероятного.